Казалось бы, В.Я. Брюсов принадлежит к числу тех поэтов-переводчиков и теоретиков стиха, чья творческая деятельность изучена наиболее досконально. И всё же работ, посвященных мотивам творчества А.Теннисона в произведениях В.Я. Брюсова, до настоящего времени не опубликовано; не затронута эта тема и в исследованиях русской рецепции А. Теннисона [16, с. 176–178; 23; 24, с. 37–46; 25, с. 172–176; 26; с. 161–165; 27, с. 110–114; 28, с. 150–153; 29, с. 58–69; 30, с. 324–328; см.также: 10, с. 3–6; 11, с. 137–144; 12, с. 3–6; 13, с. 3–11; 14, с. 203–206; 15, с. 3–8; 17, с. 87–89; 18, с. 53–59]. Центральным вопросом для исследователя должно стать восприятие В.Я. Брюсовым образа Мальдуна, получившего известность в России после публикации перевода К.Д. Бальмонта «Странствия Мальдуна» [22, c. 634–639]. Так получилось, что А. Теннисон оказал влияние на К.Д. Бальмонта – об этом, в частности, говорил и М.М. Бахтин в своих лекциях, записанных Р.М. Миркиной [19, c. 318], – а бальмонтовские прочтения А. Теннисона воздействовали на других поэтов Серебряного века. В подробно описанном С.С. Гречишкиным архиве Л.Я. Гуревич в Пушкинском Доме сохранилось сопровождавшее пересылку нового перевода теннисоновской поэмы «Волшебница Шалот» письмо К.Д. Бальмонта А.Л. Волынскому от 21 января 1897 г. (ф. 89, №19801), наглядно показывавшее, что А. Теннисон воспринимался К.Д. Бальмонтом в контексте русского символизма: «<…> перевод сделан размером подлинника и с соблюдением большой близости. Очень интересно, какое впечатление Вы вынесете. Мне эта поэма представляется прекрасным образчиком символизма, как его понимали Шелли и По. Легенда поэтической души, для которой соприкосновение с действительной жизнью равносильно смерти, равносильно утрате индивидуальности!» [9, c. 19–20]. Ту же мысль К.Д. Бальмонт косвенно выразил в статье «Элементарные слова о символической поэзии», вошедшей в сборник статей «Горные вершины» (1904), назвав А. Теннисона в ряду «наиболее выдающихся символистов, декадентов и импрессионистов» [3, c. 352].
В рукописи лирической поэмы В.Я. Брюсова «Город женщин» (1903), развивающей один из эпизодов поэмы А. Теннисона «Странствия Мальдуна», сохранились зачеркнутые самим автором слова: «Посвящаю с восторженным поклонением Теннисону» [4, c. 619]. Если в бальмонтовском прочтении английского оригинала возникает образ Острова Молчания, где всё застыло в безмолвии и беззвучии, где спокойствие стало подобным смерти, то в лирической поэме В.Я. Брюсова безмолвный остров наполнен ароматом наслажденья, заставляющим упрямо рваться вперед «без цели, без мысли»: «Мы словно тонули в каком-то соблазне / И шли и не знали, пойдем ли назад. / Все было безмолвно, мертво, опустело, / Но всюду, у портиков, в сводах, в тени / Дышало раздетое женское тело, – / И в запахе этом мы были одни» [4, c. 358]. 10–12 июля 1905 г. В.Я. Брюсовым было написано стихотворение «Из песен Мальдуна» («Верные челны, причальте…»), которое в так называемом «Гржебинском экземпляре» (в сохранившихся в Российской государственной библиотеке разрозненном оригинале и верстке неосуществленного десятитомного собрания сочинений в издательстве З.И. Гржебина) сопровождалось эпиграфом: «Я созвал товарищей верных / И поклялся мстить до конца. – Тэннисон <«Странствия Мальдуна»>»; в рукописи также было зачеркнуто заглавие «Плаванье. 1. Плаванье нового Мальдуна» [4, c. 628]. Таким образом, В.Я. Брюсов вновь создал стихотворение «на мотив» Теннисона, в котором отдельные детали, взятые из английского текста, наводили русского автора на оригинальные размышления: «Кормы, качаясь на влаге, / Манят нас к Новому Свету, / Мы по природе – бродяги, / Мы – моряки по обету! / Спите же сном беззаботным, / Здесь, где я посох свой бросил: / Завтра, чуть утро блеснет нам, / Снова мы сядем у вёсел!» [4, c. 410–411]. Упоминание о Теннисоне имеется в ранней редакции стихотворения В.Я. Брюсова «Я – междумирок. Равен первым…» (1918), датированной 18 июля 1911 г.: «Мне Теннисон и Бердсли – братья, / Им гордо я дарю любовь» [5, c. 614]. В целом можно говорить о высокой оценке творчества А. Теннисона В.Я. Брюсовым, причем не опосредованной, а напрямую выраженной, что видно, в частности, из текста статьи «Ремесло поэта» в книге «Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам» (1918), где А.Теннисон оказался в одном ряду со Э. Спенсером, А.С. Пушкиным, Э. По, В. Гюго и назван мастером строф античной метрики, удачно построенных и состоящих «из бессчетного числа возможных комбинаций» [5, c. 474]. А. Теннисон упоминался в трех статьях В.Я. Брюсова, помещенных в «Весах», – в рецензии за подписью «Пентаур» на книгу А.А. Милорадович «Сказки, переводы и стихотворения» (М., 1904), содержавшую, в числе прочего, переводы из Теннисона [21, c. 63], в подписанном псевдонимом «Аврелий» отклике на смерть немецкого поэта, автора сборника «Gestalten und T?ne» Георга Бахмана, преподававшего немецкий язык в московских учебных заведениях [1, c. 54–56], в рецензии на французское издание Шарля Бодлера [2, c. 95–96].
В «Моих воспоминаниях о Викторе Гофмане» (1917) В.Я. Брюсов, размышляя о роли Георга Бахмана в развитии творческой индивидуальности русского поэта В.В. Гофмана, отмечал, что «Бахман подробно ознакомил начинающего поэта с английской поэзией, читая ему Теннисона, Лонгфелло и др. мастеров английского стиха» [6, c. 511]. В 1904 г. в авторском сборнике «Книга вступлений. Лирика 1902–1904» В.В. Гофман поместил стихотворение «Остров русалок» с пометой на английском языке у названия «Alfred Tennyssonn» и указанием на время создания – «1903. 1 августа» [8, c. 105]. Данное стихотворение представляет собой вольный перевод фрагмента о посещении Мальдуном Острова русалок из теннисоновской поэмы «Странствия Мальдуна». Об этом же произведении Теннисона вспоминал М.А. Волошин в статье «Reprise des affaires» в утреннем выпуске «Биржевых ведомостей» от 7 декабря 1915 г.: «Три дня в начале ноября, в то время, как парижане ходили на кладбище P?re Lachaise чтить «Всех Мертвых», был открыт салон Хризантем. Жалкий, скудный, тесный. Прежде это бывал океан цветов, напоминавший о теннисоновом «Странствии Мальдуна»… Теперь это был хороший цветочный магазин – не больше» [7, c. 538].
Глубокие литературоведческие суждения о творчестве А. Теннисона, не утратившие своего значения и в наши дни, были высказаны Д. Мирским (Д.П. Святополк-Мирским), который, во многом благодаря длительному проживанию в Лондоне (более десяти лет до возвращения из эмиграции в СССР в 1932 г.) и интересу к английской литературе, смог осмыслить произведения А. Теннисона не изолированно, а на фоне общей палитры литературного развития в Англии. По его наблюдениям, высказанным в 1923 г. в статье «О современной английской литературе (Письмо из Лондона)», многие английские поэты последующего времени пытались идти вслед за Теннисоном, однако А.Э. Хаусман, несмотря на стремления, так и не смог воссоздать «сладкозвучной мелодии Теннисона», а О. Уайльд вообще оказался «эпигоном Теннисона и прерафаэлитов», стихи которого «никогда не имели значения» [20, c. 40, 41]. Признавая трансформацию романтической традиции XIX в. в современной английской поэзии, исследователь отмечал, что конкретно у Теннисона поэты нового времени заимствовали сам стих и «высокую серьезность» («high seriousness»), о которой писал в своем эссе «The Study of Poetry» еще в 1880 г. М. Арнольд. Основную заслугу Теннисона Д. Мирский видел в преодолении наследия 1820–1830-х гг., «глухого времени безвкусицы и непонимания в английской поэзии», именно с Теннисона, «ученика при жизни незамеченного и презренного Байроном Китса» и началось в 1842 г. «возрождение поэзии» [20, c. 78] в Англии. Для Д. Мирского были значимыми способность Теннисона не обходить стороной сложных религиозно-философских тем [20, c. 367]; характерная ««спиритуализация» грубоватых героев» [20, c. 362] при воссоздании средневекового эпоса, чуждая авторам более младшего поколения (в частности, У. Моррису); преобладание в теннисоновских сочинениях идиллического и пасторального начал, элементов этической стилизации. Наконец, Теннисон, по наблюдению Д. Мирского, оказывается способен, несмотря на неприятие бытовой действительности, к созданию текстов, «исполненных очень мрачного реализма», например, стихотворения «Северный фермер», где «старый крестьянин втолковывает своему сыну, что главное на свете – деньги, и этот мотив подхватывает почти зловеще звучащий рефрен – «собственность, собственность, собственность» («property, property, property»)» [20, c. 360]. В последние годы происходит возвращение многих забытых работ Д. Мирского, написанных в дореволюционной России, в период эмиграции и в последние годы жизни, вплоть до ареста в 1937 г. и смерти в 1939 г. в советском исправительно-трудовом лагере, а потому можно надеяться и на более подробное освещение различных аспектов, связанных с восприятием русским критиком сочинений А. Теннисона.
Исследование осуществлено в рамках реализации проекта по гранту Президента РФ МД-5818.2015.6 «Текстология и поэтика русского художественного перевода XIX – начала XXI века: рецепция английской поэзии викторианской эпохи в синхронии и диахронии».
Библиографическая ссылка
Жаткин Д.Н. А. ТЕННИСОН, В. БРЮСОВ, Д. МИРСКИЙ…: ЗАБЫТЫЕ СТРАНИЦЫ РУССКОЙ РЕЦЕПЦИИ ВИКТОРИАНСКОЙ ПОЭЗИИ // Международный журнал прикладных и фундаментальных исследований. – 2016. – № 4-5. – С. 1020-1023;URL: https://applied-research.ru/ru/article/view?id=9125 (дата обращения: 24.04.2024).