В данной статье представлено исследование одного из типов конфликтов, а именно экзистенциально-психологического, присущих творчеству Марины Цветаевой. Конфликт представляет собой некую «точку сборки», где перекрещиваются основные семантические векторы цветаевской поэзии.
Природа экзистенциально-психологического конфликта в лирике Цветаевой связывается со специфической ценностной точкой зрения лирической героини, которая на уровне поэтики воплощается в ее пространственном положении: лирическая героиня по своему существу оказывается носителем альтернативной миру системы ценностей, именно поэтому в большинстве случаев героиня находится вне традиционной системы координат, в погранично-экзистенциальном положении.
Источник большинства экзистенциальных конфликтов обнаруживается в душе героини, именно поэтому этот тип конфликта в основе своей имеет психологическую подоплеку. Каким же образом экзистенциальный конфликт связывается с психологическим? Душа героини полна трагических противоречий, которые на уровне модели мира соотносятся с системой бинарных оппозиций, а на уровне текста связываются с антитезами. Эта внутренняя противоречивость проецируется во внешний мир, в результате чего возникают те или иные экзистенциальные конфликты. Тем не менее в некоторых стихотворениях эта психологическая противоречивость выходит на первый план. Именно так происходит в стихотворении «Безумье – и благоразумье…», в первых строфах которого говорится о внутренних противоречиях в душе лирической героини:
Безумье – и благоразумье,
Позор – и честь,
Все, что наводит на раздумье,
Все слишком есть -
Во мне. – Все каторжные страсти
Свились в одну! -
Так в волосах моих – все масти
Ведут войну!
[4, 234]
Казалось бы, что «классический» романтический выход из такой ситуации заключается в предпочтении одной стороны бытия, идеальной. Однако следует помнить, что о романтизме Цветаевой следует говорить лишь с приставкой «нео». В этом случае она, скорее, следует сугубо модернистскому призыву, в соответствии с которым душа художника должна познать мир как целое. Ср. хрестоматийный призыв Брюсова: «И Господа и Дьявола хочу прославить я». Именно такой подход к противоречиям часто принимается Цветаевой (что, естественно, не отменяет и иного способа разрешения оппозиций, чисто романтического).
Несомненно, что один из важнейших конфликтов экзистенциального плана в лирике Цветаевой – это романтическое противостояние человека и мира, которое с необходимостью приводит к появлению мотива одиночества. В таких стихотворениях отчетливо вырисовывается определенный лирический «сверхсюжет», составными частями которого становятся следующие элементы: деление мира на две пространственные сферы, отчуждение героини от мира настоящего, чувство одиночества, возникающее вследствие конфликта отчуждения, и уход в иную реальность. Все элементы этого сюжета, внутренним двигателем которого становится романтический экзистенциальный конфликт, появляются в стихотворении «В Париже».
Здесь лирическая героиня вследствие конфликта между ней и миром настоящего ощущает свое одиночество в парижской толпе, и «большому и радостному Парижу» противопоставляется внутреннее пространство дома, которое связывается с идеей затворничества [2].Однако «дом» – не единственное воплощение иного, настоящего мира в этом стихотворении, еще одной его реализацией становится онейрическое пространство сна. Тем не менее, несмотря на уход героини из внешнего пространства шумного города, погружение ее в сон, экзистенциальный конфликт, связанный с противопоставлением человека и мира, в стихотворении никак не разрешается, чем и объясняется финальный его мотив, мотив боли. Ср.:
В большом и радостном Париже
Мне снятся травы, облака
И дальше смех, и тени ближе,
И боль как прежде глубока.
[4, 28]
Похожий семантический набор возникает и в другом «парижском» стихотворении «В Шенбрунне». Однако здесь экзистенциальный конфликт уходит на второй план, уступая место фрагментарному лирическому сюжету на исторические темы.
Конфликтогенное противопоставление мира и героини появляется в стихотворении «Вы, идущие мимо меня…». На это противопоставление накладывается традиционный для романтического мироощущения конфликт людского множества и отдельной личности. При этом данное недифференцированное множество обозначается (как, заметим, часто у Маяковского) – презрительным «вы».
Этот достаточно общий конфликт может проходить по «разным ведомствам». В данном случае он связывается с более частной оппозицией «интенсивная жизнь – обыкновенная жизнь», а также с противопоставленностью разных типов мироощущения: радостное восприятие жизни здесь оппозиционно мировосприятию трагическому.
Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, -
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром,
И какой героический пыл
На случайную тень и на шорох...
– И как сердце мне испепелил
Этот даром истраченный порох!
<…>
Почему мои речи резки
В вечном дыме моей папиросы, -
Сколько темной и грозной тоски
В голове моей светловолосой.
[4, 179]
Одним из важнейших противопоставлений, которое моделирует целый ряд экзистенциальных лирических конфликтов в поэзии Цветаевой, становится противопоставление жизни и смерти. Включенность лирической героини в это противопоставление обусловливает несколько способов его разрешения и соответственно инспирирует несколько типов лирического конфликта. Один из самых распространенных его типов связывается с мотивом умирания лирической героини после того, как ее бросает возлюбленный. Такой классический мифопоэтический конфликт любви и смерти разворачивается в стихотворении «Он приблизился, крылатый…»:
Незамеченный он вышел,
Слово унося важнейшее из слов.
Но его никто не слышал -
Твой предсмертный зов!
Затерялся в море гула
Крик, тебе с душою разорвавший грудь.
Розовая, ты тонула
В утреннюю муть...
[4, 175]
Другой вариант такого конфликта предстает в стихотворении «Посвящаю эти строки…», где героиня полностью отрицает неизбежность смерти. Сам конфликт в стихотворении связывается с тем, что лирическая героиня не желает умирать, так как не хочет «быть как все». Твердое стремление избежать этой общей участи приводит к появлению мотива бессмертия – могиле неподвластно все то, что любила и чем жила лирическая героиня:
Посвящаю эти строки
Тем, кто мне устроит гроб.
Приоткроют мой высокий
Ненавистный лоб.
<…>
Не увидят на лице:
«Все мне слышно! Все мне видно!
Мне в гробу еще обидно
Быть как все».
<…>
Знаю! – Все сгорит дотла!
И не приютит могила
Ничего, что я любила,
Чем жила.
[4, 176]
Иное разрешение этого конфликта представлено в стихотворении «Идешь, на меня похожий…», где возникает противостояние живой жизни и смерти, которая все уничтожает. Однако залогом снятия этого конфликтного противопоставления становится идея памяти, которая реализуется в древнейшем архетипическом мотиве голоса из-под земли. Обладательницей этого голоса становится «умершая» лирическая героиня, которая, вступая в разговор с «прохожим», оказывается парадоксально живой:
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли...
– И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
[4, 177]
Экзистенциальный конфликт романтического типа, связанный с противопоставлением жизни смерти, появляется и в стихотворении «Молитва», где он достигает своего предельного развития и обусловливает парадоксальную смысловую структуру текста. Лирическая героиня стихотворения по своему типу оказывается близка романтическому женскому типу: она жаждет романтической интенсивности ощущений и желает почувствовать жизнь во всей ее полноте. Однако парадоксальным образом эта жажда жизни оборачивается в финале желанием смерти [1].Ср.:
Люблю и крест и шелк, и каски,
Моя душа – мгновений след…
Ты дал мне детство – лучше сказки
И дай мне смерть – в семнадцать лет.
[4, 33]
Это трагическое противостояние жизни и смерти в стихотворении связывается с внутренней дисгармоничностью самой героини, а сам психологический конфликт представляет собой «смешанное» стремление одновременно к Эросу и Танатосу. Эти противоречия в своем типологическом аспекте, несомненно, восходят к романтическому дискурсу, где романтический герой всегда оказывался носителем целой системы противоречий, которые в текстах романтиков развертывались в разнообразные типы конфликтов.
Мотив глобальной дисгармоничности бытия появляется и в стихотворении, где реанимируются жанровые установки эпитафии. «Жизнеописание» героя строится в соответствии с цветаевским неоромантическим каноном: герой не принимал мира, был связан с ангелами и детьми. Однако к духовному облику здесь добавляется еще одна существенная черта, которая позднее обусловит особенный тип экзистенциального конфликта, связанного с богоборчеством. Ср. в этом стихотворении:
Не смял звезды сирени белоснежной,
Хоть и желал Владыку побороть…
Во всех грехах он был – ребенок нежный,
И потому – прости ему, Господь!
[1, 53]
Смерть, органично включаясь в «конфликтосферу» лирики Цветаевой, выполняет еще одну важную функцию в формировании лирических конфликтов экзистенциального порядка. Практически все конфликты в поэтическом мире Цветаевой оказываются трагически неразрешимыми. Однако в некоторых случаях Цветаева обращается к универсальному способу, снимающему все противоречия и разрубающему Гордиев узел любого конфликта, – к мотиву смерти. Смерть, таким образом, выступает в двойной ипостаси. С одной стороны, Цветаева отрицает ее, так как она связана с забвением, с другой же стороны, смерть становится всеобщим «примирителем», снимающим любой конфликт. Такова семантическая роль смерти в стихотворении «Я знаю правду! Все прежние правды прочь!..», где эта идея выражена в четкой афористичной формуле: «И под землею скоро уснем мы все, / Кто на земле не давали уснуть друг другу» [4, 245].
Близость смерти делает острее переживания жизни, заставляет ощутить саму ткань существования. И на стыке этих разнонаправленных тенденций рождается очередной парадоксальный психологический конфликт, связанный одновременно с желание героини ощутить жизнь во всей ее полноте и с ее желанием умереть. Думается, что его психологическая мотивировка может быть следующей: близость жизни и смерти делает острее жизнь и желаннее смерть. Именно эта внутренняя конфликтная противоречивость души лирической героини отражена в стихотворении «Цветок к груди приколот…»:
Выстрелом на охоте
И бубенцами троек -
Зовете вы, зовете
Нелюбленные мной!
Но есть еще услада:
Я жду того, кто первый
Поймет меня, как надо -
И выстрелит в упор.
[4, 246]
Противопоставление интенсивной жизни и смерти и конфликт, с ним связанный, особенно ярко проявляется в лирике второй половины 1910-х годов. И если в более ранней поэзии интенсивная жизнь связывалась с радостной стихийной свободой, и, как правило, противопоставлялась тюрьме, то теперь ситуация радикальным образом переменилась. Жизненный «интенсив» и полнота переживаний соотносятся с мотивом внутреннего разрушения и опустошения, пира во время чумы. Именно поэтому сам лирический конфликт в этих стихотворениях выстраивается на пресуществлении оппозиции «жизнь – смерть». Так, центральный конфликт стихотворения «А пока твои глаза…» строится на антиномии разгула стихийной, чувственно-телесной «наполненной» жизни и гибели:
А пока твои глаза
– Черные – ревнивы,
А пока на образа
Молишься лениво –
Надо, мальчик, целовать
В губы – без разбору.
Надо, мальчик, под забором
И дневать и ночевать.
[4, 353]
Этот же конфликт присутствует в стихотворениях «Горечь! Горечь! Вечный привкус…», «И зажег, голубчик, спичку…», «Але», «Собрались льстецы и щеголи…» и др.
Доминирующим типом конфликта в ранней лирике Цветаевой становится экзистенциально-психологический. Природа его кроется в ценностной точке зрения лирической героини, которая на уровне поэтики воплощается в ее пространственном положении. Лирическая героиня оказывается носителем альтернативной миру системы ценностей, именно поэтому в большинстве случаев героиня находится вне традиционных координат.
Обращает на себя внимание, что этот конфликт связывается с более общей оппозицией, исключительно репрезентативной для поэтического мира Цветаевой, – противопоставление статики динамике. Динамика в мире Цветаевой наделяется всегда положительным знаком, что связано, может быть, с психотипом самой поэтессы, чья жизнь предполагала непрерывное движение, «развитие и созидание, не останавливающееся ни на минуту» [3].
Экзистенциально-психологический тип конфликта в представленных стихотворениях Цветаевой моделируется противопоставлением человека и мира, которое в чаще всего сопровождается мотивным комплексом экзистенциальной покинутости, отчужденности и одиночества.
Другим важнейшим противопоставлением, которое конституирует целый ряд экзистенциальных лирических конфликтов в поэзии Цветаевой, становится противопоставление жизни и смерти.