Восемнадцатый век, век Просвещения и Французской революции, подарил европейской политико-правовой мысли много нового, существенно обогатив её. Современный исследователь творчества Жан-Жака Руссо справедливо пишет, что «привычные для современной теории государства и права институты – референдум, законодательная инициатива граждан, общественный контроль над государственными органами – вовсе не были нормой в XVIII веке, поэтому сама разработка Руссо и другими мыслителями их модели, даже с учётом того, что их не воплотили в жизнь, была революционной» [2, с. 96]. Одной из важнейших политико-правовых идей эпохи Просвещения была идея о праве народа на сопротивление угнетению и тирании. Она получила в XVIII веке дальнейшее развитие, унаследовав многое от соответствующих идей голландских и английских мыслителей XVII столетия. Для Европы XVII-XVIII веков, в которой угроза неограниченной власти и тирании монарха была вполне реальна, разработка идеи, обосновывающей защиту подданных от возможного притеснения, была важным шагом, свидетельствующем о глубоком сдвиге в политике-правовой мысли. Неслучайно поэтому в современном зарубежном историческом словаре по эпохе Просвещения автор статьи «Политика» пишет, что «главной для просвещённой политической мысли стала проблема деспотизма и того, как следует реагировать на угрозу его возникновения» [3, с. 130]. Французские просветители XVIII века не были «первооткрывателями» идеи о праве на сопротивление угнетению и тирании. Эта идея высказывалась ещё в трудах французских мыслителей XVI-XVII вв. (Ж. Боден, Ж.-Б. Боссюэ и др.), а также в трудах англичан (Дж. Локк) и голландцев того же времени. Однако именно французское Просвещение XVIII в. окончательно сформировало данную идею, что ключевым образом повлияло на политико-правовую мысль революции.
Цель нашей работы состоит в том, чтобы рассмотреть точки зрения некоторых известных французских просветителей на означенную нами идею и выделить в них общее. Источниками исследования послужили статьи «Энциклопедии» Дидро и Даламбера, а также работы Ж.-Ж. Руссо и Г.Б. Мабли.
Для начала обратимся к «Энциклопедии» Дидро и Даламбера, к этому, без сомнения, великому труду, впервые обосновавшему права человека [1, с. 5-41]. Её статьи помогут нам лучше понять общий политико-правовой дискурс просветителей. Одна из наиболее важных политических идей французского Просвещения заключалась в том, что власть монарха не может быть безграничной, т.е. такой, которой позволено безнаказанно угнетать своих подданных. «Не государство принадлежит государю, а государь – государству», – пишет Дидро в статье «Политическая власть» [10, с. 436]. Власть государей имеет вполне определённую земную цель, которая никоим образом не состоит в том, чтобы удовлетворять прихоти лишь одного человека – самого монарха. Их цель – счастье подданных и их безопасность [10, с. 159, 434, 586]. Поэтому королевская власть отнюдь не безгранична [10, с. 159-160, 435, 572]. Просветители предусматривали для неё довольно серьёзные ограничения: «Ни один государь, – пишет Жокур в статье «Государи», – сколь бы он ни был абсолютным, не имеет права затронуть основные законы государства, равно как и его религию. Он не может нарушить форму правления и изменить порядок наследования иначе как с формального дозволения своей нации. Более того, он всегда подчиняется законам справедливости и разума, от которых не может отрешиться ни один человек». В то же время, «Когда абсолютный государь присваивает себе право самовольно изменять основные законы своей страны, когда он притязает на произвольную власть над гражданами своей страны и над их имуществом, он становится деспотом. Ни один народ не мог и не хотел предоставлять такую власть своим государям. Если бы это случилось, его природа и разум всегда восстанавливали бы своё право протестовать против насилия», – заключает Жокур [10, с. 160]. Эти аргументы хорошо характеризуют политико-правовой дискурс Просвещения, описывая отношения народов и их государей в рамках теории общественного договора. Народ, таким образом, по мнению просветителей, имеет право расторгнуть общественный договор, если государь нарушает права подданных.
Просветители чётко различали «здоровую» форму монархии и её «порочные» формы: деспотию и тиранию. Их различие состояло в том, что «истинный» монарх уважает основные (естественные) и гражданские (позитивные) законы своей страны, права и свободы своих подданных и их собственность, в то время как деспот или тиран попирает всё это. При деспотии все люди равны в том плане, что они все неравны, они все – рабы. Там нет просвещения и образования, нет законов, защищающих частную собственность, т.к. всё принадлежит деспоту, права людей там также отсутствуют. Но минус такого правления очевиден – оно не прочно. «Деспоты не только не могут быть уверены в сохранении за собой трона, они очень близки к его утрате; не будучи уверены даже в своей жизни, они находятся под угрозой, что она кончится такой же жестокой трагедией, как и их царствование. Нередко тело султана рвут на куски, ещё меньше с ним церемонясь, чем с телами преступника из черни. Если бы власть деспотов была меньшей, возросла бы их безопасность». Поэтому энциклопедисты пытались доказать, что «деспотизм, всегда и везде равно вреден и государям, и народам, ибо его принцип и последствия всюду одинаковы» и что «человеческая натура всегда возмущается против такого рода правления, делающего несчастными и государя, и подданных», – пишет Жокур [10, с. 173-174].
Интересно отметить, что «Энциклопедия» разграничивала не только монархию с деспотией и тиранией, но и две последние. Главное различие между ними состоит в том, что «деспотия» существовала и существует лишь в восточных странах, в то время как «тирания» может иметь место и в европейском мире. Однако по своим характеристикам они весьма схожи. Тиран также «признаёт лишь те законы, которые издаёт сам», а своих подданных считает презренными рабами, с которыми можно делать всё что угодно. Но минус такого правления также очевиден – оно непрочно: «Объявив, так сказать, войну своим подданным, тиран вынужден постоянно опасаться за свою жизнь». «Если мир и знает несколько счастливых тиранов, мирно наслаждавшихся плодами своих злодеяний, то таких примеров немного, и нет ничего удивительнее в истории, нежели тиран, умирающий на своей постели», – констатирует Жокур [10, с. 583]. Таким образом, тирания не уважает законы, она основывается на силе и поэтому «представляет собой самый грубый и ужасный образ правления». Встаёт вопрос – может ли народ сбросить с себя это иго? Позиция Жокура двойственна. Он предлагает различать «крайнее злоупотребление суверенитетом, которое явно и открыто вырождается в тиранию и приведёт к гибели подданных, от злоупотребления умеренного…
В первом случае народы обладают полным правом взять обратно высшую власть, доверенную ими своим руководителям, которые чрезвычайно ею злоупотребляют.
Во втором случае безусловная обязанность народа состоит скорее в том, чтобы вытерпеть некоторые вещи, нежели в применении силы против своего государя», – пишет Жокур. Поэтому, заключает он, «Справедливо выносить терпимые промахи государей и их мелкие несправедливости, ибо это является справедливой поддержкой, оказываемой в силу гуманности; но как только тирания становится чрезвычайной, подданные вправе лишить тирана священного сокровища власти» [10, с. 584-586].
Итак, «Энциклопедия», ни в коей мере не призывавшая народ к восстанию, говорит о восстании народа против жестоких, несправедливых и безграничных своей властью государей как о чём-то вполне само собой разумеющемся, закономерном и естественном. Справедливости ради стоит отметить, что в силу цензурных соображений энциклопедисты должны были смягчать свои рассуждения о королевской власти во Франции. Поэтому Дидро в уже упоминавшийся нами статье «Политическая власть» пишет, что если французам когда-нибудь «случится иметь короля несправедливого, властолюбивого и жестокого, то единственным лекарством от такого зла было бы умиротворить его путём подчинения и смягчить его молитвами Богу. Ибо это единственное законное средство вследствие договора о подчинении, принятого под присягой ранее царствовавшему государю и всем его потомкам мужского рода, каковы бы они ни были. Следует также рассудить, что все возможные причины сопротивления оказываются при внимательном изучении искусно перекрасившимся вероломством и предлогом; при таком поведении невозможно ни исправить государей, ни уничтожить налоги, а можно лишь добавить к тем бедам, на которые уже жалуются, ещё новую беду нищеты» [10, с. 439-440]. Таким образом, «Энциклопедия» отражает двойственную и противоречивую позицию по данному вопросу: то что приемлемо и законно для восточных деспотий, неприемлемо для королевской Франции.
Важную роль в развитии интересующей нас идеи сыграл и автор «Общественного договора», Жан-Жак Руссо. Уже в «Рассуждении о происхождении неравенства…» (1755 г.) он пишет, что «деспот остаётся повелителем лишь до тех пор, пока он сильнее всех; но как только люди оказываются в силах его изгнать, у него нет оснований жаловаться на насилие. Восстание, которое приводит к убийству или к свержению с престола какого-нибудь султана, это акт столь же закономерный, как и те акты, посредством которых он только что распоряжался жизнью и имуществом своих подданных. Одной только силой он держался, одна только сила его и низвергает». Поэтому такой акт вполне законен в глазах Руссо и деспот не должен жаловаться на такие действия, ведь он сам был всему виной: «Всё, таким образом, идёт своим естественным путём, и какова бы ни была развязка сих быстрых и частых переворотов, никто не может жаловаться на несправедливость других, но только на собственное своё неблагоразумие или на своё несчастье» [8, с. 96].
Обоснование Руссо права народа на восстание неразрывно связано с его главными политическими идеями – с учением об общественном договоре и «общей воле». Концепция Руссо исходит из того, что в естественном состоянии люди обладали полной самостоятельностью, свободой и возможностью делать всё что захотят. При переходе к состоянию общественному люди, объединяясь друг с другом, добровольно утрачивают «часть естественных прав ради гарантированного минимума, который обеспечивается правами общественными». «Это означает, – пишет Т.Б. Длугач, – известное ограничение свободы и самостоятельности, но, так как дело касается всех членов договора, никто не остаётся в убытке» [4, с. 285]. В общественном состоянии появляются должностные лица и государственные институты. Заключая общественный договор, народ-суверен передает правление или одному лицу-магистрату (монархия), или небольшому числу (аристократия), или он вверяет правление всему народу или наибольшей его части (демократия) [7, с. 171]. Объединение в общественное состояние совершается путём передачи людьми своих абсолютных естественных прав государству для того, чтобы получить равные со всеми права гражданские. Но в то же время, объединение людей совершается с целью обеспечения интересов каждого отдельного человека. Поэтому если возникает ситуация, когда народ притесняется или нарушаются его права, то он вправе и даже должен расторгнуть общественный договор, ведь принципы последнего искажаются [4, с. 285]. Таким образом, если правительство забывает свои обязанности должностного лица, если оно попирает права граждан, если оно не уважает их право собственности, если его власть всё больше клонится к тирании, то народ имеет полное право восстать против такого правительства, т.е. аннулировать с ним общественный договор.
Необходимо отметить, что Руссо рассматривает восстание лишь как крайнюю меру: «народ в любой момент сможет при желании изменить всё в том ключе, который ему будет наилучшим образом подходить. При всём при этом автор и сам понимает, сколь сложно отличить действительно всеобщее народное волнение от вооружённого мятежа или заговора узкого круга лиц», – пишет он [6, с. 159]. Поэтому для него, как отмечает Т.Б. Длугач, «революция не цель и даже не средство, а, скорее, своеобразное отступление от правил общественного договора, коль скоро они уже нарушены. Само по себе насильственное ниспровержение правительства – обоюдоострое оружие, прибегать к которому допустимо, и то с большим риском, только в течении очень короткого времени и лишь в том случае, если государство становится деспотическим. Ибо с этой минуты не может быть больше речи ни о нравственности, ни о добродетели» [4, с. 283]. Таким образом, Руссо ни в коей мере нельзя считать проповедником революции, хотя его политические идеи и получили огромную популярность во время неё.
Наиболее полно и последовательно из всех просветителей идею о праве народа на сопротивление угнетению и тирании обосновал Габриэль Бонно де Мабли в своей известной работе «О правах и обязанностях гражданина», написанной в 1758 г., но изданной (по цензурным соображениям) лишь накануне революции в 1789 г. В этом сочинении мыслитель отстаивает идею о том, что гражданские войны иногда бывают «великим благом» для государства в случае, если существуют тирания и угнетение. «Гражданская война – это зло потому, что она противоречит безопасности и счастью, к которым люди стремились при образовании общества, и потому, что она губит множество граждан. Гражданская война – это зло, подобно тому, как ампутация руки или ноги является злом потому, что противоречит организации нашего тела и причиняет мне жгучую боль. Но когда у меня гангрена руки или ноги, это ампутация – благо. Итак, гражданская война является благом, когда общество без помощи этой операции подвергается гибели от гангрены и, говоря без метафор, подвергается риску погибнуть от деспотизма» [5, с. 266]. Мабли чётко различает два вида гражданских войн. Первый – такая гражданская война, которая является злом и «вызывается анархией, т.е. когда граждане, лишённые нравственных устоев, не знающие своих прав и обязанностей, презирают и ненавидят в равной мере как законы, так и их исполнителей. … Это уже не та операция, которая может восстановить здоровье», т.к. «организм» уже смертельно болен. Пример такой негативной гражданской войны: войны Цезаря, Помпея, Октавия и Антония, в результате которых место «несуществующих больше законов» занял «властелин». Такая гражданская война привела лишь к тирании. Но есть и второй вид гражданских войн: это такие, которые «зажигают любовь к родине, уважение к законам и вызывают справедливую защиту прав и свобод нации». Пример такой благостной гражданской войны – Нидерландская революция, в результате которой голландцы завоевали себе свободу, освободившись от владычества Филиппа II [5, с. 267-268].
Мабли высказывает явное одобрение к подобным гражданским войнам, ведь они не дают народу «уснуть» и одряхлеть под цепями тирании. «Если гражданская война и причиняет больше бед, то ведь это беды, по крайней мере, преходящие, и, встряхивая душу, они вселяют в неё бодрость, необходимую для того, чтобы их перенести. … Если среди смут граждане не всегда становятся лучше, то, по крайней мере, множатся таланты, повышается просвещённость, а души обретают известную гордость», – пишет Мабли [5, с. 270]. Поэтому «Добродетельный гражданин вправе вести гражданскую войну, если существует тираны, т.е. правители, имеющие притязания пользоваться властью, которая может и должна принадлежать только законам, и притом властью настолько сильной, чтобы угнетать своих подданных. Считать гражданскую войну всегда несправедливостью, призывать граждан не отвечать силой на насилие – это доктрина, более всего противоречащая нравственности и общественному благу. … Обрекать подданных на постоянное и низменное терпение – это значит довести королей до тирании и расчистить им путь к ней», – заключает мыслитель [5, с. 273-274].
Несомненно, это рассуждение было одним из наиболее смелых в эпоху Просвещения. Однако эти доводы в пользу благотворности гражданской войны вовсе не означают, что Мабли призывал к ней Францию. Французы наоборот, по его мнению, не готовы к ней: «Вы же, французы, простите меня, вы погибли бы в гражданской войне; вам следовало бы готовиться к ней длительным режимом, принимать подкрепляющие лекарства, употреблять крепкие напитки, одним словом, укреплять ваш темперамент. … Вы слишком мало знаете, на что вам надеяться и чего вам бояться, для того, чтобы гражданская война не стала для вас величайшим злом» [5, с. 268]. По мнению Мабли, во Франции нет необходимости в таком крайнем средстве, ведь реформы могут быть осуществлены в ней мирным путём через особые институты. Мыслитель призывал Парижский парламент потребовать созыва Генеральных штатов. Они смогут, по его мнению, преобразовать себя в народное представительство чтобы затем выработать конституцию и пересмотреть отношения между нацией и королём. Таким образом, сочувствие у Мабли к гражданской войне остаётся только теоретическим [9, с. 247-249].
Таким образом, просветители чётко разделяли «здоровую» монархию от её порочных форм: деспотии и тирании. «Истинный» монарх, по мнению просветителей, должен уважать основные (естественные) и гражданские (позитивные) законы своей страны, права своих подданных, а также их собственность. Это отличает «истинного» монарха от деспота и тирана, которые попирают всё это. Просветители считали, что подданные имеют право восставать против деспотов и тиранов. В этом вопросе они, как правило, основывались на теории общественного договора. Если правитель-монарх попирает общественный договор (угнетает подданных, нарушает их права и не уважает их право собственности), то народ имеет право восстать против него. Однако мысль просветителей была противоречивой. С одной стороны, они признавали право народа на сопротивление угнетению и деспоту или тирану. Но с другой, они писали об этом абстрактно, уточняя, что свержение монарха-деспота – нормальная ситуация для восточных стран, но французам возможную проблему тирании следует решать другими путями. Таким образом, французские просветители теоретически признавая право на сопротивление угнетению и тирании, находились всё же на охранительных позициях. Однако своими политико-правовыми теориями они идейно подготовили революцию, хотя почти все они призывали не к революции, а к реформам.