В наших статьях разных лет рассматривались проблемы рецепции творчества Бернса в дореволюционной и современной России [см., например: 4, с. 137 – 144; 5, с. 116 – 135; 7, с. 145 – 149; 8, с. 104 – 118; 9, с. 9 – 13; 10, с. 163 – 166; 11, с. 3 – 8]. Вместе с тем шотландский поэт обрел наибольшую известность в России в советскую эпоху. Бернс входил в круг постоянных литературных интересов К.И. Чуковского, что подтверждается, в частности, тем обстоятельством, что он нередко упоминался русским писателем «к слову» в самых разнообразных контекстах [подробнее об этом см.: 6, с. 225 – 241]. И все же основная часть материалов о Бернсе в произведениях и эпистолярии К.И. Чуковского была связана с деятельностью отечественных поэтов-переводчиков, прежде всего, С.Я. Маршака. О своем намерении провести сравнительно-сопоставительный анализ бернсовских прочтений С.Я. Маршака и более ранних переводов его произведений, выполненных О.Н. Чюминой и другими интерпретаторами, К.И. Чуковский сообщал в письме к С.Я. Маршаку от 24 июня 1957 г., отдельно указывая, что результаты исследования планируются к опубликованию как отдельной статьей, так и в книге «Большое искусство» [см.: 16, с. 440–441]. Однако в итоге появился лишь небольшой абзац в названной книге, в котором практически отрицались заслуги дореволюционных переводчиков («Бернс, огражденный от переводчиков очень крепкой броней, больше ста лет не давался им в руки, словно дразня их своей мнимой доступностью – «вот он я! берите меня!», – и тут же отшвыривал их всех от себя» [15, c. 191]) и акцентировалась «мертвая хватка» С.Я. Маршака, который «победил-таки этого непобедимого гения и заставил его петь свои песни на языке Державина и Блока» [15, c. 191].
Первые упоминания о С.Я. Маршаке как переводчике Бернса можно встретить еще в довоенном эпистолярии Чуковских. Так, в письме К.И. Чуковского к дочери Л.К. Чуковской, датируемом концом ноября 1939 г., сообщалось, что «3-го дня был <…> Маршак, обедал у нас и читал маме <жене К.И. Чуковского М.Б. Чуковской> свои переводы из Бернса» [18, с. 253]. Несколько ранее, 8 апреля 1939 г., в письме Л. Пантелееву Л.К. Чуковская, интересуясь возможностью встречи адресата с С.Я. Маршаком и чтения последним новых переводов из Бернса, характеризовала их как «ослепительные» [17, с. 23], после чего приводила особенно поразившее ее двустишие из переводного стихотворения «Макферсон перед казнью», впервые опубликованного в № 4 «Молодой гвардии» за 1939 г.:
Так весело,
Отчаянно
Шел к виселице он –
и делала помету – «от этих строк мне становится холодно» [17, с. 23].
В декабре 1941 г. К.И. Чуковский направил письмо С.Я. Маршаку, в котором восторгался его переводами из Бернса, в особенности, такими «неожиданными» [16, с. 321], как «Ты меня оставил Джемми…», «В полях, под снегом и дождем…». Отмечая их «подлинную страсть и лирику», К.И. Чуковский признавался, что, благодаря переводным балладам, ему удалось иначе понять многие детские стихи С.Я. Маршака, которые «по-новому зазвучали» [16, с. 321]. В своем обращении к С.Я. Маршаку К.И. Чуковский характеризовал его как едва ли не лучшего современного переводчика: «Рядом с Вами другие переводчики – почти все – косноязычные заики» [16, с. 321].
По прошествии лет К.И. Чуковский в определенный момент ощутил творческое увядание С.Я. Маршака, вызванное старением и болезнью. В дневниковой записи от 21 февраля 1957 г. он признавал, что у поэта-переводчика нет уже «ни вдохновения, ни дарования, одна сухая и мертвая виртуозность»: «Стихи Бернса, переведенные им теперь, как небо от земли отличаются от стихов, переведенных лет 20 назад: в них бывает по 4 рифмы в строфе, рисунок в них четкий, но и только» [19, c. 230]. Впрочем, пессимистическое восприятие К.И. Чуковским позднего С.Я. Маршака было недолгим. Уже в конце 1957 г. (см. дневниковую запись от 3 декабря 1957 г.) К.И. Чуковский с интересом принял предложение А.Т. Твардовского выступить с содокладом о С.Я. Маршаке на юбилейном вечере, для чего в течение двух недель изучал Бернса, Блейка, сонеты Шекспира [см.: 19, c. 246]. В записи от 31 декабря 1958 г. К.И. Чуковский рассказывал, как накануне, на импровизированном литературном вечере у С.Я. Маршака, он вместе с А.К. Кнорре читал переводы С.Я. Маршака из Бернса – «превосходные, на высочайшем уровне» [19, c. 277]. 1 марта 1964 г. в дневнике писателя появилась запись о состоявшемся вечере С.Я. Маршака, на котором тот, «очень изнеможенный, но бодрый» [19, c. 385], в числе прочего, прочитал свой перевод стихотворения Бернса «For A’ That and A’ That» («Честная бедность») и трех – четырех эпиграмм, причем «публика хлопала после каждого опуса, хотя многое до нее совсем не доходило» [19, c. 385].
Годы спустя (см. дневниковую запись от 24 августа 1968 г.), размышляя о своеобразном уме С.Я. Маршака, К.И. Чуковский констатировал, что поэт-переводчик почти не читал литературоведческих очерков, не знал истории литературы, однако знал сотни народных песен (на разных языках), знал практически наизусть чуть не всего Пушкина, «знал творческой страстной любовью – Шекспира, Китса, Шелли – всех, кого переводил, <…> знал Бернса» [19, c. 496]; именно эта страстная любовь и побуждала его к творчеству, была главной движущей силой его таланта. Бернс, наряду с У. Шекспиром и У. Блейком, входил в триаду особенно близких С.Я. Маршаку «воителей», что «пришли в этот мир угнетения и зла для того, чтобы сопротивляться ему» [15, c. 191].
В книге «Высокое искусство» К.И. Чуковский утверждал, что точный перевод – вовсе не тот, в котором с максимальной точностью воспроизведены формальные признаки оригинального текста – его строфика, ритмика, количество стихов и даже характер словаря, а тот, который передает поэтическое очарование переводимого текста, его духовную сущность, его внутреннее смысловое ядро. В качестве примера такого полноценного перевода, что воспроизводит «не букву – буквой, но юмор – юмором, красоту – красотой», К.И. Чуковский приводил перевод С.Я. Маршаком стихотворения Бернса «Честная бедность», в котором интерпретатор ушел от дословности и буквализма и, внеся ряд дополнений, достиг исключительной поэтической точности, в полной мере передал «саркастическую интонацию Бернса, злобу, которую он питал к меднолобым насильникам», воссоздал «крылатую афористичность этого издевательского стихотворения» [15, c. 61].
Если прежде Бернс воспринимался как некий «серый мужичок-простачок, сочинитель самоделковых, топорных стихов», то благодаря С.Я. Маршаку он предстал «одним из самых изощренных стилистов, человеком тонкого безупречного вкуса, замечательным виртуозом поэтической формы» [15, c. 65]. На взгляд критика, С.Я. Маршак был, прежде всего, поэтом, а потому «в лучших маршаковских переводах из Бернса не чувствуется ничего переводческого» [15, c. 65]. С.Я. Маршак не просто сделал переводы поэзии, – он совершил некое покорение, «завоевательный акт» [15, c. 191], благодаря которому чужеземный поэт властью дарования был обращен в русское подданство. Мастерство перевода у С.Я. Маршака настолько велико, что иногда «у читателя возникает иллюзия, будто Бернс писал эти стихотворения по-русски» [15, c. 192], например, стихотворный перевод «Я воспитан был в строю…» «по всему своему ладу и складу <…> кажется подлинником» [15, c. 193].
В письме С.Я. Маршаку от 15 июля 1963 г. К.И. Чуковский рассказывал о своей новой статье «В защиту Бернса», в которой резко осуждалась книга переводов В.М. Федотова из Бернса «Песни и стихи», выпущенная издательством «Советская Россия» в 1963 г. Попытка В.М. Федотова впервые после С.Я. Маршака перевести на русский язык произведения Бернса была признана К.И. Чуковским абсолютно провальной, а его книга оценивалась как «постыдный» факт появления «халтурной работы дилетанта» на фоне общего высокого уровня развития художественного перевода («Как будто среди великолепных певцов вдруг выступил безголосый заика» [15, c. 205]). Метод переводчика он находил вульгарно-русификаторским, в самих же переводах были выявлены многочисленные текстуальные ошибки. Делясь с С.Я. Маршаком своими впечатлениями от переводов В.М. Федотова, К.И. Чуковский просил посоветовать, в каком издании, не находящемся «в стачке с публикаторами этой книжонки» [16, c. 542], можно было бы поместить отзыв, а также сообщал о намерении включить написанное в книгу «Высокое искусство». К.И. Чуковский признавался, что писал статью «В защиту Бернса» «недели две, не отрываясь, т.к. трудно доказать пошляку, что он пошляк, и мерзавцу – что он мерзавец» [16, c. 542].
В телеграмме от 23 июля 1963 г. и в письме от 26 июля 1963 г. из Дома творчества Литфонда в Ялте С.Я. Маршак в целом характеризовал статью К.И. Чуковского как «прекрасную – умную, убедительную, молодую» [13, c. 487], предлагая лишь заменить слово лютая / жестокая при характеристике зимы в южной Шотландии эпитетом суровая и простить В.М. Федотову использование лексемы версты, поскольку мили не всем известны. «Соперничество бездарного переводчика, – писал С.Я. Маршак К.И. Чуковскому, – мне ничуть не страшно, хоть книга его появилась накануне выхода нового издания моего Бернса (на этот раз в двух книгах). Но грустно видеть неразборчивость издательства, да и читателей, – впрочем, далеко не всех» [13, c. 487 – 488]. Особое неприятие вызвала и у К.И. Чуковского, и у С.Я. Маршака поддержка «бездарного» В.М. Федотова целым рядом влиятельных в то время писателей, в частности, написавшим предисловие к его книге С.А. Васильевым.
В качестве места для публикации статьи С.Я. Маршак рассматривал «Литературную газету» и «Известия». Однако на деле ситуация оказалась намного сложнее. По наблюдению критика В.А. Козаровецкого, активно поддержавшего выход сборника В.М. Федотова, державно-патриотическое издательство «Советская Россия» «пошло на это издание скорее в пику ненавистному «Новому миру», чем из любви к Бернсу или Федотову» [12]. Этому событию предшествовал и другой эпизод: со слов В.М. Федотова, переданных В.А. Козаровецким, «после выхода в Архангельске его первой книжечки переводов из Бернса в 1958 году Маршак добился решения коллегии Министерства культуры РСФСР запретить областным издательствам публиковать переводы иностранной классики без согласования с министерством (под предлогом контроля за качеством)» [12], поэтому В.М. Федотову ничего не оставалось как обратиться в «Советскую Россию», не принимавшую либеральных ценностей «Нового мира» А.Т. Твардовского и близкого этому изданию С.Я. Маршака.
В свете сказанного понятно, почему и «Литературная газета», и «Известия», не пожелав ввязываться в идеологические распри, отказались от публикации статьи К.И. Чуковского, сообщившего 26 июля 1963 г. С.Я. Маршаку: « <…> дал статью в »Известия». Аджубея нет, он уехал на Кубу. Его заместитель говорит: «боюсь, что для нашей газеты это слишком специально». <…> В «Литгазете» она <статья> была. Возвратили. «Мы предпочитаем теоретические ваши статьи о переводе»» [16, c. 543]. В итоге «неуклюжими попытками» напечатать статью К.И. Чуковский достиг лишь того, что «федотовская партия уже знает, что такая статья существует и примет свои контрмеры» [16, c. 543]. Однако публикация вскоре все же состоялась – на страницах сентябрьского номера «Нового мира» за 1963 г. [14, c. 224 – 227].
Параллельно К.И. Чуковский подготовил материал и для своей книги «Высокое искусство», акцентировав переводы С.Я. Маршака из Бернса и введя «в виде контраста <…> несколько страниц о федотовщине» [16, c. 543]. Считая, что подобный материал будет «куда сокрушительнее» газетной статьи, К.И. Чуковский попутно сообщил С.Я. Маршаку, что по его совету в окончательном тексте «многое исправлено, подчищено», но внес при этом и элемент полемики: «И «версты», и »копейки», конечно, допустимы в переводах щотландских стихов, но не вместе с »целковыми», «пятаками», «батюшками». Зиму я сделал суровой, хотя помню зиму 1916 г. в бернсовских местах – очень холодную» [16, c. 544].
Свою крайне негативную оценку переводческого труда В.М. Федотова, данную в статье «В защиту Бернса», К.И. Чуковский обосновывал множеством конкретных примеров. Так, в переводной поэме «Святочная ночь» «шотландские крестьяне, которых Бернс всегда воспевал с такой нежностью, представлены <…> чуть не олухами: в самую суровую зимнюю пору, когда трещат морозы и свирепствуют вьюги, эти чудаки всей оравой отправляются в засыпанные снегом поля и как ни в чем не бывало собирают там свой урожай», после чего «в ту же зимнюю ночь безумцы отправляются в огород за капустой» [15, c. 198 – 199]. Подобный казус был допущен из-за того, что за события святочной ночи переводчиком были выданы действия, происходившие в октябре, о чем говорило и название оригинального стихотворения Р. Бернса – «Halloween» («Хэллоуин»).
В числе недостатков переводов В.М. Федотова К.И. Чуковский видел «неумную» русификацию, проявившуюся, в частности, в том, что герои пели «Боже, царя храни!» («Кто не поет: храни царя – / Того карают строго»), причем царь и далее упоминался неоднократно; кальвинистский священник был назван «батюшкой» («Из ближней церкви батюшка»); в тексте фигурировали названия российских дензнаков («пятак», «копейка», «копеечка», «целковый»), поэтизмы русского фольклора («доля-долюшка», «судьбинушка», «ноченька», «парнишка», «тятенька», «девчата») и т.д. «И добро бы он преобразил всю Шотландию в Рязанскую или Псковскую губернию, – писал далее К.И. Чуковский, – здесь был бы общий принцип, была бы система. Но в том то и дело, что <…> он на пространстве всей книги смешивает реалии русского народного быта с реалиями шотландского. Наряду с «парнишками» и «тятеньками», у него есть и «волынка», и «пледы», и «феи», и «Стюарты»» [15, c. 200].
К.И. Чуковский видел у В.М. Федотова и аляповатый стилистический разнобой типа «И в комнату вошла девчонка, / Сверкнув очами», и небрежность в рифмах, делавшую Бернса в глазах читателей «разнузданным словесным неряхой, кропающим свои кривобокие вирши спустя рукава, кое-как на ура, на фуфу» [15, c. 201]; многие слова были исковерканы у В.М. Федотова неверными ударениями («взапуски?», «голо?ден», «а?хти», «сломлены?», «прили?ла», «постны?»). По наблюдению К.И. Чуковского, «из-за этой бесшабашной разнузданности многие кристаллически ясные образы и мысли Бернса оказываются в переводе до того замутненными, что до смысла их никак невозможно добраться» [15, c. 201].
Видя у В.М. Федотова «гигантскую безвкусицу, которая на каждой странице буквально кричит о себе», К.И. Чуковский приводил примеры «нелепой» игры слов, плохих каламбуров, косноязычного скопления согласных, «раздребезженных эпитетов» [15, c. 202]. Эротические, фривольные стихи, звучавшие у Бернса «улыбчиво, грациозно, красиво», почему-то выходили из-под пера переводчика «скабрезно и грубо» [15, c. 203]. В конечном итоге «немногие блестки», редкие «крепко сколоченные, ладные, прочные строки» оказывались, на взгляд К.И. Чуковского, «захламлены грудами словесного шлака, которые не отгребешь никакими лопатами» [15, c. 203].
В настоящее время, когда острота споров прежних лет существенно сгладилась, следует признать, что К.И. Чуковский был не всегда объективен: некоторые переводы В.М. Федотова из числа вошедших в два подготовленных им бернсовских сборника, вполне заслуживает не только доброжелательного внимания, но и повторной публикации. Существенные шаги на пути реабилитации В.М. Федотова как переводчика были сделаны Б.И. Колесниковым, который при подготовке «Избранного» Бернса в издательстве «Московский рабочий» в 1982 г. включил в него как переводы С.Я. Маршака, так и 90 переводов В.М. Федотова, среди которых и такие объемные, как «Святочная ночь», «Видение» (дуаны первый и второй), «Святой базар» [см.: 2, с. 95 – 143, 174 – 186, 199 – 222]; отдельные переводы В.М. Федотова продолжают переиздаваться и в наши дни [1, c. 504, 540; 3, c. 176, 179, 214, 221, 230 – 231, 246].
Исследование осуществлено в рамках реализации проекта № 2232 «Междисциплинарные социально-гуманитарные исследования в контексте инновационного развития и международных связей» базовой части государственного задания Министерства образования и науки РФ.