Разнообразие оттенков гипотетической семантики, наблюдаемое в современной русской языковой системе [1, с. 625-626], складывается на протяжении всего развития русского языка. Теоретическое обоснование этого эволюционного процесса, несомненно, связывается с именем Ф. де Соссюра, превратившего, как справедливо утверждает Л.К. Жаналина, «формулу» «язык – речь в методологию лингвистической науки» [2, с. 7]. Данная методология позволяет выявлять человека как носителя языка в исторических языковых фактах, содержащих гипотетическую семантику и интерпретировать человека как ее гносеологическую составляющую. Репрезентацию последней находим в речевой деятельности, направленной на адресата, следовательно, в коммуникативной деятельности. Это обосновывает когнитивно-коммуникативный подход к рассмотрению эволюции семантических процессов в диахронии, в том числе, гипотетической семантики, что и является целью настоящей статьи.
Спектр смыслов в семантической парадигме гипотетичности, формируемый на базе возможных миров в русском языке периода X-XIV вв., исследует Л.Т. Килевая. Она справедливо подчеркивает, что становление сослагательного наклонения в системе категории наклонения происходит с активным участием мировидения древнего русича, что способствует морфологизации уже имеющих место в русском языке периферических конструкций в единую грамматическую структуру [3, с. 154].
Цель исследования
Рассмотрение эволюции уже достаточно устойчивой к периоду XV–XVI вв. гипотетической семантики с когнитивно-коммуникативных позиций предопределяет учет древнерусского автора как гносеологической и прагматической составляющей текста. В качестве фактического материала в настоящем исследовании использовались языковые единицы с гипотетической семантикой, извлеченные из письменных памятников древнерусского языка ХIV–ХVI вв. Использовались памятники письменности книжно-славянского типа языка («Тайная Тайных», «Разговор Души и Плоти» и др.) и народно-литературного типа («Домострой», «Послания Ивана Грозного», «Повесть о Петре и Февронии»), а также памятники деловой письменности («Назиратель»).
Применительно к ХV–ХVI векам древнерусскую литературу можно характеризовать как более философичную, проникнутую «духом публицистической полемики» [4, с. 5] таких талантливых писателей, как Ермолай Еразм, Иван Пересветов, Спиридон Савва, инок Филипп, Максим Грек, а также ряда неизвестных авторов. Д.С. Лихачев отмечает «рост индивидуального начала в стиле произведений». Он в полной мере проявляется в полемике «главных антогонистов эпохи» – Грозного и Курбского [5, 7]. Развитие древнерусского языка этого периода воплощается в структуре языковой личности писателя, в частности в ее прагматическом уровне [6].
Оговорим особо, что мы не умаляем в этом процессе роль самой языковой системы, что обусловливается ее двойственной природой. Многое в языковом развитии происходит под влиянием коммуникативной установки говорящего, но многое определяется и внутренними закономерностями самого языка [7, 118].
Говорящий (древнерусский автор) играет значительную роль в языковой эволюции.
Вместе с тем нельзя не подчеркнуть, что представление об индивидуальном авторском творчестве, согласно утверждению Б.А. Успенского, появляется в России довольно поздно, не ранее ХVI в. Авторство в Древней Руси ученый характеризует как «коллективное», «соборное». Это обусловливается тем, что сами создатели текста не рассматривали свою деятельность как творчество, в связи с чем они не считали себя авторами текста. В этимологическом смысле автор – это творец. Творчество – это создание чего-то нового. Создатель древнерусского текста не ставил перед собой такой задачи, поскольку подлинным создателем текста с его точки зрения является Бог, а он оказывается лишь посредником между Богом и читателем [8, 89-91]. Таким образом, несмотря на плеяду талантливых авторов периода ХIV–ХVI вв., в целом говорящий этого времени может рассматриваться как коллективная личность.
Когнитивный процесс, способствующий эволюции языковых единиц гипотетической семантики, выражается в этот период в историко-культурном положении Московского государства. Прежде всего это сформировавшаяся в период ХV века идея «Москва есть третий Рим». Распространяемая идеология при этом сталкивается с фанатизмом, издревле присущим русскому народу, что усиливает контекст желательности, эволюционируя оттенки гипотетической семантики. В частности, путем сослагательного наклонения древнерусский автор выражает предполагаемое желание или возможность говорящего, к которому относит и себя, например: Хотели быхом царствия небеснаго [ПИГр, 181]; И ты б, Стефан король, попаметовал на то и разсудил – хрестьянским ли добычаем так делаетца? [ПИГр, 215]; И ты бы ихъ отпустилъ доброволно меня дЪля [ХАН, 11].
Материалы и методы исследования
Исследуемый материал показывает, что формы сослагательного наклонения определяют главным образом условную семантику. Этим, на наш взгляд, объясняется то обстоятельство, что они очень редко используются в памятниках ХIV–ХVI вв. в простых предложениях, вне предикативных частей с условными отношениями.
Иногда значение желания говорящего сопровождается определением целесообразных границ, рамок того или иного действия субъекта. В этом случае выражение предположительно-желательного значения, в котором участвует форма сослагательного наклонения, сопровождается употреблением выделительно-ограничительной частицы только: Только бы у меня не отняли юницы моея, ино бы Кроновы жертвы не было [ПИГр, 210].
Инвариантное грамматическое значение ирреальности, передаваемое формой сослагательного наклонения глагола, выступает в древнерусских памятниках в сочетании с вариантным значением желательности. Желательность осуществления действия, выражаемая посредством контекста, исходит от говорящего, который выделяет это действие как одно из возможных действий в реальном мире: И он бы их палил, а себя бы уберег [ПИГр., 36].
Для выражения желательности, с целью подчеркнуть желаемое действие, перевести его в плоскость реальных действий, используется конструкция ’инфинитив + частица бы’. Замена ее идентичной формы глагола сослагательного наклонения объясняется функцией инфинитива, который имеет номинативную основу. Помимо формы сослагательного наклонения в выражении значения желательности может использоваться инфинитив в сочетании с частицей бы. Это позволяет говорящему лишь назвать предположительно-желаемое действие, не относя его к тому или иному субъекту: ничого иного не хочеш, толко бы хрестиянство истребити…[ПИГр, 230].
Семантика, выраженная сочетанием инфинитива с частицей бы, определяется Е.А. Нелисовым как «желательное будущее». Ученый подчеркивает, что рассматриваемому сочетанию также присуще значение ирреальности действия, но выражено оно в этом сочетании только элементом бы. Замена инфинитива элевым причастием приводит к искажению смысла: значение желательности практически исчезает, ср.: истребити бы – истребил бы (при определенных условиях). Следовательно, сочетание инфинитива глагола с частицей бы не может рассматриваться как аналитическая форма глагола, передающая грамматическое значение сослагательности [9, 61]. Вместе с тем об идентичности гипотетической семантики этого сочетания и форм сослагательного наклонения свидетельствует употребление обоих в одном предложении, например: И нам бы … во всих тых речах науку достаточную им дати и моць супольную на листе своем отвористом прислать, за которым бы листом послы наши дела таковые становити и доканчивати могли…[ПИГр, 214].
Мировидение русского народа, выражаемое в точном определении, которое В.В. Колесов приводит в виде формулы «жизнь по мечте» [10, с. 125], не в меньшей степени закрепляет в рассматриваемый период сослагательное наклонение как третий компонент грамматической категории наклонения. Об этом свидетельствует активное употребление глаголов в данном значении в памятниках этого периода. Активность этих глаголов проявляется в разнообразии сочетаний их семантики с другими семантическими значениями.
Результаты исследования и их обсуждение
В наших материалах отмечаются также случаи передачи говорящим возможных событий посредством сослагательного наклонения в составе сложных конструкций, в первой части которых изображается потенциально возможный мир с помощью формы будущего времени глагола. Вторая часть конструкции представляет собой косвенный совет, которому, с точки зрения говорящего, необходимо следовать в случае реализации события, излагаемого в первой части конструкции. Перлокутивный эффект достигается в данном случае посредством косвенного выражения как предполагаемого события, так и побуждения к действию: и што он учнет тебе от нас говоримы, и ты б ему верил [ПИГр, 264].
Предположительность события с оттенком уступительности может передаваться в сложноподчиненых предложениях с придаточной уступительной частью, в состав которой входит союз хотя. Предположительное значение изображаемого события выражается в данных предложениях посредством форм глагола в сослагательном наклонении в придаточной части, а уступительное – придаточной и главной частями, поскольку предполагаемые события, изложенные говорящим в придаточной части, наталкиваются на противоречивые события, изображаемые как будущие реальные в главной части. Таким образом, говорящий передает невозможность трансформации изображаемого виртуального события в реальное.
Важными языковыми средствами, участвующими в передаче уступительное, наряду с отмеченными выше, являются в данном случае противительные союзы но, а и противительная интонация: Хотя бы его нужею выводили ис того дЪла, но премозкеть его искра превышная [ТТ, 558].
Сослагательное наклонение глагола в сочетании с союзом а, расположенным в препозиции, может участвовать в выражении целевого значения придаточной части сложноподчиненного предложения. В этом случае придаточные части в составе с рассматриваемыми сочетаниями употребляются как однородные наряду с придаточными целевыми, включающими союз дабы. Союз а выражает противительные отношения между однородными придаточными частями и одновременно в сочетании с формой сослагательного наклонения глагола – целевое значение: Истинная щедрость такоже, дабы оставлялъ захотЪниа неподобный, а не доискивал бы ся тайниць тщеславных, а не выкоривал бы, давъ кому, яко же съ оружиемъ [ТТ, 540].
Когнитивной предпосылкой эволюции сослагательного наклонения в рассматриваемый период является ментальная характеристика русского народа, выражаемая, по мысли В.В. Колесова, «в последовательности изменений важно условие (цель), а не причина». Ученый интерпретирует это следующим образом: «Иными словами, модальный императив важнее прошлых событий, которыми можно пренебречь при определенных условиях» [10, с. 132]. Не случайно сложноподчиненные предложения с условной семантикой заключают в своей основе конструкции устной русской разговорной речи.
В форме устного диалогического повествования представлена речь выдающегося ученого и мыслителя Аристотеля, направленная к царю Александру в произведении «Тайная Тайных». Поучительная речь Аристотеля основана на изложении целого ряда примет, которые помогут царю Александру действовать в тех или иных условиях. Эти приметы излагаются, когда говорящий рассуждает о послах, о военных, о витязях, о сборщиках дани, о слугах, а также внешних чертах человека. Это верные приметы, и их неприятие влечет за собой плохие последствия: А не будешь ли мил сим написанным – не будешь милъ ничим иным [ТТ, 538].
В произведении представлено два вида конструкций. Первый вид включает условную придаточную часть, сопровождаемую главной частью повествовательного характера: а не будет ли сяковъ, отженеть от тебЪ народ [ТТ, 570]. А смЪют ли говорить о тобЪ лихо, смеють учинити [ТТ, 548]; А будет ли близъскых ко царю, подобаеть отдалити его от беседы царское [ТТ, 548]. Примеры такого рода построений отмечаем также в других произведениях рассматриваемого периода: а не каеться и не плачетца о гресе своем и о вине, то уж наказание жестоко надобет [Д, 69].
Во втором виде конструкций при идентичной придаточной части имеем главную, представляющую собой предложение побудительного характера, в котором излагается совет царю: а может ли ти ся стати тобЪ, чтобы еси спалъ убранъ – чинити тое [ТТ, 578]; А будет ли воеватися с тыми, кто выйдеть к тобЪ на полЪ, но заставляйся щиты надежными [ТТ, 580]; А будет ли годно досмотрети его и наказати на то, и ты откажи и напиши его на другой стороне того же листа [ТТ, 576]; а не оставит ли лихого обычая – и скази его явно пред братиею его, а не оставит и – пусти его прочъ [ТТ, 576]; будешь ли потребенъ до ста или до десятка, указуй тым, кто над тыми [ТТ, 576]; И всякий листъ прочти его пред правителем сваим, будет ли о военном деле [ТТ, 576]; Радит ли тобЪ выдавати что во скарбех, буди се легко во очи твоих [ТТ, 562]; А стравит ли того, что добыл у тебе накладаючи на полепшение твое, вЪдай, иже дасть и живот свой за тебЪ [ТТ, 562].
Подобные конструкции отмечаются также в других произведениях. В частности, они характерны для «Домостроя», где даются советы, как действовать в том или ином случае, например: А лучитца у кого кая ссуда взяти, или свое дати… ино пересмотрити, и нового и ветшаного [Д, 62]; А купит у кого что ни буди много ли, мало ли, у приеждего ли гостя или у християн или у домашнего торгового человека, полюбовно, а денги плати вруч [Д, 69].
Выводы
Устойчивость синкретизма мышления древнего русича выражается в имплицитной передаче условной семантики. Примечательны в этом отношении сложноподчиненные предложения с изъяснительной придаточной частью.
В придаточной изъяснительной части с целью изображения никогда не имевших места событий употребляется глагол-сказуемое в форме сослагательного наклонения, в которой компонент бы выполняет функцию изъяснительного союза, тождественного по семантике союзу чтобы. Использование подобных конструкций позволяет говорящему не только изобразить предполагаемые события, призвать слушающего их представить, но и дать им субъективно-негативную оценку: А тово при предках твоих николи не бывало, что послы идут, а они бы ратью шли...[ПИГр’, 220].
Таким образом, проанализированные единицы гипотетической семантики позволяют утверждать, что в период XV–XVI вв. существования Московского и зарождающегося Российского государства мировидение русского народа с актуализацией в его ментальности мечтательности способствовало эволюции гипотетической семантики в русском языке. Усиление ее роли в построении конструкций связывается с прагматико-коммуникативной направленностью текста этого периода.