Тема мультиязычия и мультикультурализма в их языковом проявлении становится все более актуальной в связи с появлением в ХХ веке большого количества авторов художественных произведений, которые сделали себе имя в чужой стране и на чужом для них языке, но сохранили при этом национальную ментальность и культуру. Историческое взаимодействие французского языка и культуры с другими государственными языками и культурами послужило основой лингвокультурной взаимоинтерференции, которая и обусловливает появление лингвистических различий в рамках «базового» языка – французского. Многочисленные исследования данной проблемы отечественными и зарубежными авторами позволили предположить, что билингвизм (и, как следствие, бикультурализм) как феномен художественного творчества трансформируется в транслингвизм, который подразумевает особый «писательский статус» авторов, которые в силу различных причин принадлежат нескольким языкам и культурам, являя собой некую «промежуточную» лингвокультурную модель со своими лингвокультурными и стилистическими особенностями.
Материалом для исследования стали опубликованные на французском языке интервью, воспоминания и автобиографии французских писателей-транслингвов русского происхождения Артюра Адамова (Артур Адамян), Владимира Волкова, Анри Труайя (Лев Тарасов), Ромена Гари (Роман Карцев) и Натали Саррот (Натальи Черняк), поэта и переводчика Бориса Шрейбера.
Решиться писать на другом, не родном, языке далеко не просто. Известный французский писатель, румын Эмиль Мишель Чоран, после Второй мировой войны окончательно перешедший в своем творчестве на французский язык и известный французскому читателю как Эмиль Сиоран, в беседе с Габриэлем Лиичану назвал этот опыт «чудовищным» [7, с. 114].
Тем не менее, рассматривая французскую литературу ХХ века, можно сделать вывод, что переход от родного языка к творчеству на неродном языке представляет собой явление гораздо более распространенное, чем кажется на первый взгляд. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на список лауреатов различных французских литературных премий или членов Академий, среди которых ливанец Amin Maalouf, алжирец Mohammed Dib, русские Henri Troyat, Boris Schreiber и Andreï Makine, грек Vassilis Alexakis, аргентинец Hector Bianciotti, англоязычная канадка Nancy Huston, кубинец Eduardo Manet, китаянка Shan Sa и ее соотечественник François Cheng.
Вопрос о выборе языка возникает у писателя в случае, когда в его личном окружении или социуме сосуществуют два языка и две культуры в их микро- и макросоциуме. Известный французский полиглот и лингвист, лауреат многочисленных премий Claude Hagège в своем труде «L’enfant aux deux langues» расценивает проблему выбора языка как «внутренний конфликт» [5, c. 259]. Это относится и к авторам, рожденным вне франкоязычного пространства, но пишущим свои произведения на французском языке, сохраняя при этом собственную этнолингвокультурную идентичность. В настоящей работе осуществлена попытка понять причины (объективные или субъективные), побудившие иноязычных и инокультурных авторов выбрать французский язык для писательского творчества.
В своей работе «Etre bilingue et écrivain français: les motivations du choix d’une langue d’écriture» Anne-Rosine Delbard из Université Libre de Bruxelles (U.L.B.) предлагает условно подразделить современных французских писателей на две группы. К первой можно отнести авторов, живущих на своей родной земле (назовем их «оседлыми»), а ко второй – писателей, которые после долгих странствий детьми или взрослыми оказались во Франции (назовем их «кочевниками»). При этом к гео-лингвистическому фактору присоединяются как объективные критерии (биографические, исторические, практические, культурные), так и субъективные (эмоциональные, стратегические, психологические), которые позволяют понять их особую связь с родным языком [4, с. 161–178].
Говорить и писать по-французски кажется совершенно естественным, если учить его с детства. В этом случае французский становится языком социальной коммуникации и мыслительной деятельности. Одни писатели – потомки «второй волны» иммиграции – могут писать только по-французски, т.к., умея говорить на родном языке, сохранили лишь его разговорную, а не литературную форму и используют ее лишь в определенных случаях. Другие авторы, родившиеся в смешанном браке от родителей, один из которых был франкофоном, как бы «наследуют» от него язык и культуру, но при этом не могут избежать влияния культуры, носителем которой является другой родитель.
Разница ситуативных условий принятия того или иного языка и, соответственно, лингвокультуры и культуры в целом обусловливает и разные трактовки этого феномена. Приведем цитату Владимира Волкова (1932–2005) – французского писателя, родившегося в Париже сына русских эмигрантов, по материнской линии внучатого племянника П.И. Чайковского, автора романов о Владимире Красное Солнышко и Александре Невском, который, предпочтя в творчестве французский язык, опубликовал несколько произведений, написанных на английском и русском языках: «Ecrire en français est un choix: j’ai commencé à écrire des poèmes à sept ans. Et j’ai toujours souhaité écrire en français. Je me suis toujours senti un écrivain français. J’écris le russe très correctement. Mais je n’ai pas vraiment, en tant qu’écrivain, d’affinités avec cette langue qui est d’une richesse extraordinaire, un peu brouillonne. Une langue à qui il manque le classicisme. Je me sens un écrivain très classique. C’est le français qui me permet le mieux d’aller jusqu’au bout d’un certain style. J’ai écrit en anglais aussi. C’est une langue séduisante. Mais ma langue, c’est vraiment le français»[4, с. 316].
По воспоминаниям писателя, его мать Татьяна Волкова внимательно следила за успехами сына во французской школе, что не помешало ей воспитывать ребенка в русской культуре и в русском духе. Мальчик развивался в мире, где было два алфавита – латиница и кириллица, два календаря – юлианский и грегорианский, в которых православная и католическая Пасхи редко попадали на одно и то же воскресенье, два Рождества (с разницей в 13 дней), – словом, он жил в двух культурах и впитывал обе, научившись думать на языке, незнакомом собеседнику.
К группе «кочевников», по классификации A.-R.Delbard [4, с. 161–178] можно отнести тех французских писателей, которые стали таковыми только после приезда во Францию, т.е. после пересечения границы. При этом речь идет не только о пересечении границ государственных, но и, что намного важнее, границ лингвокультурных. Разумеется, умение изъясняться на французском языке варьируется в зависимости от срока пребывания во франкоязычной стране. Однако независимо от того, являлась ли эмиграция вынужденной или добровольной, независимо от возраста, в котором эмигрант прибыл во франкоязычный мир, от языка, на котором говорили в стране происхождения и в семье, навык письма, полученный до эмиграции, может считаться одним из определяющих факторов. При этом родство языков страны происхождения и страны эмиграции играет гораздо меньшую роль, чем приобретаемый статус – реальный или воображаемый.
Интересно отметить, что такое явление, как лингвокультурная «франкофилия» с последующим литературным транслингвизмом может проявляться даже через поколение. Не сами эмигранты, покинувшие родные края в силу различных исторических, социально-политических, экономических, интеллектуальных или профессиональных причин и зачастую прекрасно изъяснявшиеся по-французски, становились французскими писателями, а их дети, для которых французский язык стал вторым родным языком, который позволил им выжить в инокультурной и иноязычной стране. Этот факт всегда подчеркивали в своих интервью и мемуарах такие известные французские писатели – дети эмигрантов, как Артюр Адамов (Артур Адамян), Владимир Волков, Анри Труайя (Лев Тарасов), Ромен Гари (Роман Карцев), Натали Саррот (Наталья Черняк), поэт и переводчик Борис Шрейбер. Даже зная родной язык (русский), они не чувствовали себя способными творить на нем, пусть даже по сугубо практическим причинам: получив образование во Франции, они недостаточно владели нормативным русским языком со всей его богатейшей семантикой, многозначностью и стилистикой. Однако нельзя исключить и то, что родной язык усваивался и активно использовался ими не в контексте социокультурной коммуникации, а в рамках интимного общения с родными и близкими друзьями. Эту мысль подтверждает высказывание Анри Труайя, которое приводят P. Martin, Ch. Drevet в книге «La langue française vue d’ailleurs. 100 entretiens»: «Dans l’intimité de ma pratique littéraire, je ne suis pas du tout gêné par le fait que je suis russe d’origine. Ayant fait toutes mes études en France, j’ai été habitué à écrire en français. Le russe est resté pour moi une sorte de langue de communication intime, la langue du cri plus que celle de la réflexion. Je dis toujours que je rêve en français, que je parle en français, mais que si, tout à coup, quelqu’un entrait dans la pièce et me donnait un coup de marteau sur la tête, je crierais «aïe» avec l’accent russe. Le russe, c’est quelque chose de viscéral, de profond, d’enfoui. Et le français, c’est la langue de tous les jours, de l’écriture, de la pensée, c’est même la langue du rêve». [9, с. 313–314].
В этой связи хочется подчеркнуть, что ассимиляция иноязычного (в данном случае французского) языкового мышления привела к тому, что в «русских» романах А. Труайя субстратные явление сведены до минимума при выраженной акцентуации взаимопроникновения двух культур. Так, например, в его серии «русских фресок» блестяще отражен психоменталитет русского и французского народов, что еще раз подчеркивает бикультурализм писателя – его романы «наднациональны», они адресованы как франкоязычному, так и русскоязычному читателю.
В условиях лингвокультурной эмиграции выбор языка литературно-художественного творчества рассматривается не просто как средство коммуникации, но как форма выражения символических ценностей. Выбирая язык произведения, писатель выбирает свое оружие. В литературе этот выбор часто соответствует литературным традициям и типу связи между различными текстами. Неважно, на каком языке будет писать автор, – авторская интенция не изменится. Однако при этом не следует забывать, что, творя на иностранном языке (в данном случае французском) автор попадает в довольно жесткие рамки иноязычного литературно-художественного творчества, поскольку каждому языку присуща своя логика изложения, структура языка, отражение культурных ценностей и пр. [3, с. 67–91].
Интересно отметить, что такое явление, как лингвокультурная «франкофилия» с последующим литературным транслингвизмом может проявляться даже через поколение. Феномен признания французского писателя-транслингва Андрея Макина объясняется, помимо таланта, еще и таким фактором, как возможность с раннего детства общаться на французском языке с бабушкой – француженкой из Нормандии, вышедшей замуж за русского казака и последовавшей за ним в Сибирь, живущей в России, т.е. в совершенно ином лингвосоциокультурном контексте. Именно ежедневное общение с бабушкой, ее рассказы и воспоминания об утраченной родине, ее картина мира породили в А. Макине любовь к Франции и французской культуре. Его первый роман «Testament français» звучит гимном любви и признания французской лингвокультуре, которая стала ему родной: «Par-dessus les pages que lisait notre grand-mère, nous nous regardâmes ma soeur et moi, frappés d’une même illumination: le français n’est pas pour nous une langue étrangère. C’était donc cela, la clef de notre Atlantide! La langue, cette mystérieuse matière, invisible et omniprésente, qui atteignait par son essence sonore chaque recoin de l’univers que nous étions en train d’explorer. Cette langue qui modelait les hommes, sculptait les objets, ruisselait en vers, rugissait dans les rues envahies par les foules, faisait sourire une jeune tsarine venue du bout du monde… Mais surtout elle palpitait en nous, telle une greffe fabuleuse dans nos coeurs, couverte déjà de feuilles et de fleurs, portant en elle le fruit de toute une civilisation. Oui, cette greffe, le français» [8, с.56]. А.Макин приехал во Францию взрослым, сложившимся человеком, и именно во Франции в полной мере проявились, по его словам, результаты «трансплантации» французской лингвокультуры, которую в детстве так деликатно и любовно провела бабушка.
Можно предположить, что отъезд во Францию и полный переход на французский язык в литературно-художественном творчестве стал для писателя единственным способом избежать какого-либо интеллектуального притеснения, получив при этом определенную социальную и политическую свободу. Не секрет, что для многих писателей-транслингвов эмиграция во Францию была вызвана невероятной притягательностью ее культуры, которая воспринималась как более богатая, более свободная для жизни реальной и духовной, стремлением погрузиться в ее цивилизацию и тем сам стать ее частицей. Эта манкость усиливалась лозунгом «Свобода, Равенство, Братство» и Декларацией прав человека и гражданина 1793 года, закрепив за французским языком славу языка свободы.
Одним из решающих факторов выбора французского языка как языка литературно-художественного творчества писателей-транслингвов является так называемый «дух языка» (le génie de la langue), подразумевающий строгость и ясность, унаследованные от великих грамматистов. Приведенное выше высказывание В.Волкова дополняет болгарка Юлия Кристева, известный французский лингвист и литературовед, основоположник теории лингвопсихоанализа: «La clarté logique du français, l’impeccable précision du vocabulaire, la netteté de la grammaire séduisent mon esprit de rigueur et impriment – non sans mal – une droiture à ma complicité avec la mer noire des passions. Je regrette d’abandonner les ambiguïtés lexicales et les sens pluriels, souvent indécidables de l’idiome bulgare, insuffisamment rompu au cartésianisme, en résonance avec la prière du coeur et la nuit du sensible. Mais j’aime la frappe latine du concept, l’obligation de choisir pour tracer la chute classique de l’argument, et cette impossibilité de tergiverser dans le jugement qui se révèle, en français, plus politique en définitive que moral» [6, с. 63–73].
В этом контексте, выбор языка литературно-художественного творчества рассматривается не просто как средство коммуникации, но как форма выражения символических ценностей. Выбирая язык произведения, писатель выбирает свое оружие и использует его согласно литературным и культурным традициям той или иной лингвокультуры, поскольку каждому языку присуща своя логика изложения, структура языка, отражение культурных ценностей и пр. Следовательно, не важно, на каком языке автор будет писать, – авторская интенция и адресат останутся неизменными.
Проведенное исследование показывает, что выбор французского языка в качестве основного для литературно-художественного творчества писателями-транслингвами русского происхождения был сделан совершенно осознанно, хотя причины этого выбора были разными. Тем не менее, их произведения еще раз подтверждают правило монолингвизма, так как авторы-транслингвы используют в своих текстах лишь один язык и передают на нем реалии своей страны путем транслитерации, калькирования (реже) или описательного перевода, делая этноспецифический лингвокультурный субстрат понятным для читателя иной лингвокультуры, отражая тем самым собственную, «двуслойную» картину мира.
Библиографическая ссылка
Черноситова Т.Л., Сулейманова Ю.С. К ПРОБЛЕМЕ ВЫБОРА ЯЗЫКА ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТВОРЧЕСТВА ФРАНЦУЗСКИМИ ПИСАТЕЛЯМИ-ТРАНСЛИНГВАМИ РУССКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ // Международный журнал прикладных и фундаментальных исследований. – 2015. – № 8-5. – С. 968-971;URL: https://applied-research.ru/ru/article/view?id=7282 (дата обращения: 20.04.2024).